Про Победу и трёх Иванов

Родившийся много позже войны, я узнавал о ней от отца и его ровесников - участников и свидетелей, которых пытал с нахальной детской настырностью.
Одними из первых, кто делился со мной, несмышлёным пацаном, некоторыми деталями и подробностями, были наши мужики во дворе, регулярно забивавшие "козла" за колченогим дощатым столом в тени тополей, переживших вместе с с ними всю блокаду и всю войну.
Так и запомнил я их - три Ивана.

Первым был Иван Алексеевич - уже почтенных лет старик с длинной седой бородой, отслуживший в блокадном Питере в подразделении милиции по борьбе со спекулянтами и мародёрами. Его рассказы о блокаде были бы достойны быть высечены в граните, если бы не сочилась из них такая суровая и тяжёлая правда, что от неё стыло сердце и в ужасе отказывался верить рассудок. И тогда двое остальных Иванов говорили ему:
- Брось, Ляксеич, брось! Зачем пацана пугаешь? Зачем ему всё это?
Он соглашался, замолкал, говоря:
- А пусть знает правду-матушку, а не судит по этим хвильмам, где одно враньё, понимаешь!
А на следующий день я, увидев его за столом, опять приставал:
- Pасскажи ещё, дядя Ваня. И он, покряхтев, начинал снова.

Вторым Иваном был Иван Шустрый, как называли его приятели за умение в момент сбегать в магазин за обязательной бутылкой и вернуться обратно буквально за считаные минуты.Он воевал на Карельском Фронте и в 43-м был вчистую списан по ранению. Он был смешлив, немного суетлив, ни минуты не стоял на месте, всё время норовя куда-то сорваться и бежать, сломя голову. И я никак не мог поверить, что он был снайпером и, по рассказам мужиков, "щёлкал фрицев, как орехи".

Третьим был Иван Большой.
Он провёл всю войну в рядах морской пехоты, не вылезал с передовой, ходил за линию фронта и при этом умудрился не получить за все четыре года ни одной царапины, хотя целить было куда - Иван был огромен и так силён, как это бывает только в книгах.
Ростом около двух метров, с суровым лицом, высеченным из камня и с плечами, похожими на гранитные ступени, он производил бы жуткое впечатление на тех, кто его не знал.
Но мы его знали и нисколько не боялись. Добрее и тише человека не было в нашем дворе. Он был на редкость немногословен, даже застенчив.

На фронте он творил чудеса храбрости, в полной мере оправдывая панический ужас, который испытывали немцы при виде наших моряков, идущих в лобовую атаку, закусив ленточки своих бескозырок.

Рассказывали, что он мог рывком вытащить в одиночку из грязи полуторку, перетащить с место на место полутонную сорокапятку и следом перенести на плечах несколько ящикoв снарядов.
Ещё говорили, что однажды, уже после войны, он одной рукой поднял за край Запорожец, под которым застрял незадачливый сосед после того, как машина сорвалась с домкрата, и удерживал его до тех пор, пока подоспевшие на помощь мужики втроём не вытянули горе-автолюбителя за ноги.

Сам я был свидетелем одного случая, после которого сразу и безоговорoчно поверил всему, что о нём говорили.
Иван Большой не боялся ничего и никого на свете, кроме своей жены, на которой женился незадолго до войны и с которой жил в полном согласии с тех самых пор.
В отличие от свого огромного геройского супруга, она была маленькой, миниатюрной женщиной с тонкими чертами лица, очень приветливой и неизменно улыбающейся, ростом чуть выше Ивановой талии, так что вместе они были похожи скорее на отца с дочерью, чем на семейную пару.
Её звали Роза, и она очень не любила доминошные посиделки своего благоверного, потому что редко когда они заканчивались без традиционного "стакана".
Однажды, возвращаясь из магазина с полными авоськами, она увидела Ивана, лихо забивающего "козла", и бутылку портвейна, которую разомлевшие мужики не успели спрятать.
- Иван! - сердито крикнула она, - ты опять? А ну-ка, быстро иди сюда, помоги мне! И марш домой!
Иван испуганно втянул голову в плечи, торопливо бросил всем: - Ну, ладно, ребята, до завтра, видишь, за мной пришли! Пора, пока по шее не дали!
И, на ходу заправляя в брюки расхристанную рубашку, ласково заголосил:
- Бегу, Розик, бегу, уже бегу, видишь? Только не ругайся!

Подбежав к жене, он наклонился, поцеловал её в щёку и вдруг одной рукой подхватил её и посадил себе на левую руку, как ребёнка, а другой легко, как пушинку, поднял её авоськи и пошёл к дому.
- Отпусти! Ну, отпусти немедленно! - сердито крикнула Роза, - ну пусти же! Люди смотрят! 
- А ругаться не будешь? - спросил Иван
- Не буду, не буду, поставь меня на место немедленно! Вот же медведь!
- Обещаешь?
- Обещаю, oбещаю, ну отпусти уже!
Иван осторожно опустил её на землю, опять поцеловал в щёку, и скоро они оба скрылись в парадном.
Мужики смеялись, провожая их взглядом.
- Видал? - спрослил один из них, обращаясь ко мне.
Я не верил своим глазам.

 

Как уже говорилось, Иван был очень молчаливым, всегда предпочитая слушать, чем говорить.
Краснобайство, пафос, патетика были понятиями, совершенно ему неизвестными, он, скорее всего, и слов-то таких не знал.
Но именно он и никто другой однажды предельно коротко выразил всю суть той войны и той Победы, в одночасье и на всю жизнь развеяв все мои сомнения.
Помнится, я спрашивал его о Ленд-Лизе, Втором Фронте и помощи союзников. Разговоры о том, что эта помощь была решающей и что без неё мы могли проиграть войну, были весьма популярны уже тогда и, кстати сказать, вовсе не были запретной темой.

- Тушёнка, говоришь? - спросил Иван и уставился на меня тяжёлым, немигающим взглядом. К этому времени он уже успел выпить, и стал ещё более молчаливым, чем обычно.
А потом, с трудом разжимая губы, медленно вымолвил:

 

- Запомни, сынок! Не было бы той тушёнки, мы бы сапогами закусили, а Берлин взяли бы всё равно. А был бы приказ - за две недели взяли бы и Лондон, и Париж, и Нью-Йорк.
И на самый высокий небоскрёб втащили бы рояль. И там сыграли бы Гимн Советского Союза. И хер бы нас тогда кто-нибудь остановил! Понял?

 

И вдруг сильно, так, что затрещали доски, ударил по столу. Костяшки домино разлетелись врассыпную.
И стоявшие рядом мужики, сами вчерашние фронтовики, молча качнули головами в знак согласия.

И я поверил ему без лишних слов. Ему нельзя было не верить. Его глазами на меня смотрел в упор, его устами говорил победивший Hарод.
А Иван, исчерпав всё своё красноречие, отвернулся и посмотрел сначала молча на мужиков, а потом вопросительно на бутылку.

 

Его давно нет на свете. И нет на свете тех мужиков.

Пришло другое время, когда на вопросы о Ленд-Лизе принято отвечать:
- Даже не представляю, что бы мы делали без него! Проиграли бы войну наверняка!
- Ведь мы же кроме галош ничего не умели. Мы же ватники!
Сегодня можно так говорить безнаказанно. Некому хлопнуть кулачищем по столу так, чтобы взмыли в небо испуганные голуби. Некому пойти врукопашную, закусив черную ленту бескозырки.
Куда-то исчезли Большие Иваны.
Наверное, туда же, куда и вся страна, их породившая.
Ушли былые времена, пришли иные имена.
Тоже хорошие, но не такие Большие.
И другие вопросы. И другие ответы.

 

Прежней осталась только память.
И мы помним, пока живём.

Вечная слава, Вам, дядя Ваня! Вечная слава строителям и свидетелям Великой страны! Вечная слава и вечная память Победителям!
С Днём Победы Вас всех!
Служим Советскому Союзу!